— Ошибаешься.
— В смысле?
— Детенышей слонов приковывают крепкими цепями… они пробуют их разорвать, но ничего не получается. Слоны взрослеют с мыслью, что убежать не выйдет. А люди меняют толстую цепь на тонкую, а потом и на простую веревку. Слон знает, что все попытки вырваться на волю ни к чему не приведут, а потому и не рыпается. Электрическим там был только замок. Гурман мог освободить слона на расстоянии.
— Угу. Если подумать, я вообще ничего не знаю о слонах. Вот черт, я даже не видела тот детский фильм…
Морщась от боли, Джек поднялся на ноги.
— Пошли. Надо убраться отсюда.
— Ты думаешь, сюда могут заявиться дружки Гурмана?
— Нет. Сомневаюсь, что у него были друзья. — Джек протиснулся мимо Никки, направляясь к выходу.
— Но… разве мы не должны порыться в его вещах, пока мы здесь? Поискать какие-то записи, трофеи…
— Нет смысла. Все кончено.
— Господи, Джек, ты не должен сейчас сдаваться.
— Сдаваться? — Обернувшись, он уставился на Никки. — Нам нечего сдавать. Мы проиграли. Как ты не понимаешь? Теперь мы можем только запутать следствие: мы не сможем сделать ничего такого, чего бригада экспертов не сделала бы лучше. Я отправлю полицейским подборку файлов Гурмана из архива «Волчьих угодий» и буду уповать на то, что он был достаточно самонадеян, чтобы писать честно. Если нет, нам никогда не узнать всей правды. Ты поняла? Никогда не узнать.
— А что мне оставалось делать, Джек? Позволить этому засранцу пристрелить меня?
— Нет. Тебе оставалось выполнить свою работу.
— Да что ты? Сложная задача, если твой партнер вдруг исчезает посреди долбаной ночи.
— Я не исчез бы, если б ты не полезла мне в душу…
— Ты запутался сам в себе! Кому-то ведь надо было прочистить тебе башку, и никто из твоих дружков-убийц не спешил на помощь!
— Мои дружки, — сказал Джек, — сообщают мне все, что необходимо. Не более того.
Боль была адской, но Джек заставил себя схватиться за ручку двери и повернуть ее. Выйдя под безжалостное солнце Невады, он подумал: мне повезло остаться в живых.
Он почти верил этому.
Они уничтожили как можно больше следов своего пребывания на участке, хотя снова войти в зверинец не отважились. Никки слышала, как бродит внутри слон, и сомневалась, что тот пребывает в прекрасном настроении. Вместо этого они взломали заднюю дверь, чтобы забрать обломки GPS-передатчика.
— А как насчет головы Дорожного Патруля? — спросила Никки. — Того, что от нее осталось…
— Брось, — сказал Джек — Когда мы заберем коробку, власти решат, что он — просто очередная жертва.
— Когда эта история попадет в газеты — с чертовым слоном и всем прочим, — Патрон догадается о том, что произошло, — сокрушалась Никки.
— Да. Отныне «Волчьи угодья» — только он да я…
На арендованной Никки машине они вернулись в Рено. По дороге почти не разговаривали. Добравшись до мотеля, Джек принял сразу четыре таблетки болеутолителя и, обессиленный, рухнул на одну из кроватей. Не прошло и минуты, как он уже спал.
Когда он проснулся, Никки рядом не было.
...Дорогой Джек,
я жизнь тебе спасла, скотина.
Ты, конечно, много раз спасал мою — но я хотя бы говорила «спасибо», когда ты не позволял очередному маньяку распотрошить меня, как рыбешку. Теперь мы квиты, но ты чем-то недоволен.
Джек, я больше так не могу.
Я все еще верю в то, чем мы занимались. Правда. Кто-то может сказать, что мы спятили, что мы сильно рискуем, что рано или поздно нас поймают. Чихать я на это хотела. Я знаю, мы многого достигли, мы спасли десятки людей, а других избавили от страданий, очень многим вернули вкус к жизни.
У меня рука не поднимается написать такое, Джек. Я ухожу, потому что больше тебе не верю.
Ты стремишься к поражению. Я уже видела этот взгляд раньше, у других людей с улицы: они просто перестают верить во что-то, кроме смерти. Они знают, смерть уже рядом, но им хочется, чтобы она пришла поскорее.
Я не хочу умирать. Очень долго я вообще не знала, чего мне хочется… может, и теперь еще толком не знаю… но этого я определенно не хочу. Я пыталась поговорить с тобой, но ты не слышишь. Вряд ли это письмо что-то изменит.
Прости меня, Джек. Надеюсь, ты способен угонять, что калечишь себя, даже если не готов это признать. Делай, что считаешь нужным, не мне тебя судить. Желаю удачи.
…Там ты воздвигнешь алтари и крылья развернешь,
И слову одному сто тысяч мук найдешь…
Джон Драйден. «Королева-девственница»
Чарли Холлоуэй стоял на крыше своей галереи и смотрел ввысь. Октябрьский день близился к вечеру, было уже около пяти часов, и серое небо над Ванкувером усыпали тысячи черных штрихов. Вороны, летящие на юго-восток, в трущобы Барнэби, куда они привычно направляются на исходе дня. Чарли знал, порой о воронах говорят: «их было убийственно много». Интересно, как бы вы назвали вот это? «Резней»? «Холокостом»?
Еще несколько минут Чарли наблюдал за тем, как мимо проносились, в попытке опередить падавшее за горизонт солнце, отставшие вороны, а потом снова выбрался на пожарную лестницу и спустился в аллею. Его ассистент Фальми стоял, прислонившись к стене у распахнутой двери черного выхода, покуривая ароматизированную гвоздикой сигарету. Сегодня его готический прикид особенно вычурен: торчащие пучки черных волос благодаря какому-то колдовскому лаку превращены в твердые шипы, каждый сантиметр открытой кожи отливает мертвенной белизной, а в носу, в бровях и в нижней губе блестят колечки или серьги. Джинсы в обтяжку сшиты из черного латекса, а блуза — из лохматых обрезков ярко-оранжевого промышленного пластика. В соски и пупок продеты серебряные гантельки. Черные ботинки на высоком каблуке аккуратно зашнурованы до колена На правом предплечье красуется свежая татуировка — обнаженная женщина, распростершаяся на оскаленном клыкастом черепе.